Правила жизни Павла Пепперштейна

Художник, писатель, теоретик современного искусства, Москва

Мне понравилось мое детство, пришлось как-то мне по вкусу. Мне было лет семь, мы жили на даче. Там располагались заросли крапивы, а потом малинник. Я инсценировал битвы с крапивой. У меня была палка в форме такой костяной трубки. Я врубался с этой трубкой-палкой в заросли крапивы, воображая, что происходит битва. Конечно, я оказывался в этой битве победителем и в качестве награды погружался в малинник и объедался малиной. В центре малинника находился пенек. И вот как-то раз в этом состоянии предельной эйфории, объевшись малиной, я взгромоздился на этот пенек. Ко мне пришло осознание, что это, собственно, и есть пик моей жизни, максимальный апогей счастья и блаженств. Я, конечно, возрадовался.

Мне даже не нужно стирать книгу из памяти, чтобы перечитать.. Я и так достаточно забывчив, в общем-то. Во всяком случае, перечитывая книгу, я каждый раз читаю ее как будто заново.

Читая и постоянно перечитывая одну, свою любимую, книгу, мы можем найти ответы на все вопросы.

Очень важно человеку читать то, что он не понимает. Это как бы дразнит сознание, провоцирует на генезис, на догадки интересные, на попытки понять что-то.

Вообще, я очень часто восхищаюсь.

Не хотелось бы погружаться в печаль на тему того, что раньше все делалось лучше. К счастью, и в наше время делаются интересные и мощные вещи.

Я долго пребывал во влюбленности в Венецию. Каждый раз, когда я туда приезжал, а приезжал я туда множество раз, обливался слезами в тот момент, когда выходил из вокзала Санта-Лючия, садился на гондолу или просто на обычный кораблик и плыл по каналам. Встреча с Венецией меня настолько потрясала, что я обливался слезами, но это были слезы радости, восхищения. Из чего вы можете заключить, что я довольно экзальтированный тип.

Я очень люблю черно-белые фильмы и черно-белую фотографию, потому что у меня всегда есть чувство, что ты можешь самостоятельно сделать цвета. То есть то, что передается черно-белым, можешь раскрасить мысленно, и это получается куда лучше, чем когда тебе дается готовый цвет.

Мои работы можно издавать в черно-белом варианте, если даже они цветные. Конечно, в некоторых работах цвет принципиален. Но я делаю довольно много черно-белых графических работ. В частности, иллюстрации к «Алисе в Стране чудес» изначально были во многом черно-белыми, и для меня важно, что они запечатлелись в своей черно-белой версии. В этом присутствует математичность, которую я пытался передать в знак восхищения автором, ведь он был профессором математики и логиком.

Меня всегда тошнило от историй, когда чью-то жизнь приносили в жертву творчеству.

Если работа, которую я сделал, мне не нравится, я ее немедленно уничтожаю. Просто все, что получилось плохо, сразу замазывается. В этом смысле миссия художника довольно индульгированная.

Вкус — вещь сложная. Об этом можно проговорить несколько часов за трехлитровой банкой вина.

То, что называется хорошим вкусом, во многом является частью властного дискурса. Речь идет не о политической власти, а о власти моды, о власти авторитетов, которых мы далеко не всегда признаем, далеко не всегда уважаем в глубине наших душ. Тем не менее мы следуем этому дискурсу, потому что иначе мы можем оказаться фриками.

Это не имеет смысла — противопоставлять себя обществу, если у тебя нет соответствующей психологической подушки внутренней, на которой можно резвиться и скакать в виде абсолютно всем отвратительного панка.

Моя любимая фраза — каждый денди находится в контртренде. Но в наше время ротация происходит очень быстро. Контртренд превращается в тренд и наоборот, поэтому в какой-то момент хочется зависнуть в нирване, вне этой ротации.

Я думаю, что безвкусицы не существует.

Китч — это гигантский резервуар вдохновения и восторга для любого модника. Я, конечно, считаю себя застарелым модником и с этой точки зрения на все смотрю. Может, сейчас я уже и не очень модник. Хотя нет, наверное, все-таки тоже модник.

Состояние, когда нет идей, гораздо лучше, чем когда идей слишком много и они неправильные. Кризис идей — это обилие неправильных идей. Помните фильм Миядзаки «Унесенные призраками»? Там есть волшебный дворец купален и появляется какая-то грязевая сущность, которая туда приходит. Но после очень тщательной отмывки выясняется, что этот страшный грязевой монстр на самом деле прекрасный дух ручья, и оказывается, что он в основе своей чудесен, волшебен и абсолютно чист. Эти процедуры очищения, дистилляции возвратили ему его истинную природу. Кризис идей — это когда они вот так же гигантской, грязной, токсичной толпой обступают. После того как их удается отмыть и выявить прекрасных духов, которые содержатся где-то в их глубине, преодолевается кризис идей.

Талант — это как бы присутствие Бога в человеке. Но он приходит и уходит, а трудолюбие остается.

Недооцененных художников, мне кажется… Хотел сказать — миллиарды. Потом подумал — миллионы. Потом подумал — наверное, все-таки сотни тысяч. Остановлюсь на этой цифре.

Если за некое произведение искусства заплачена энная сумма, то я никогда не сомневаюсь в том, что это произведение достойно этой суммы.

Бытует мнение, что художник должен быть бедным. Это какая-то глупость чудовищная, как любил говорить Иосиф Кобзон. Была когда-то передача «О нет, только не это!», я ее обожаю и до сих пор пересматриваю. Там есть фрагмент, когда Иосиф Кобзон говорит: «Глупость какая-то, я с этим категорически не согласен!»

Больше всего в жизни на меня повлияли, конечно, родители. Зависит от того, как сложилась жизнь, но в целом родители — это самые влиятельные люди в жизни, наверное, каждого человека. Нет, не каждого, но большинства людей. Я принадлежу к большинству.

Взросление — дело болезненное. Нет, я никогда не разочаровался в своих родителях. Но я испытал ужасные переживания из-за того, что в детстве ты думаешь, что ты и с Богом находишься в таких же доверительных отношениях, что у вас существует интимный договор, такой же, как с родителями, но потом выясняется, что Бог и родители — это совершенно разные субъекты.

В жизни я очень много очаровывался, много разочаровывался. Иногда разочаровывался и снова очаровывался. Хочется, чтобы процесс очарований и разочарований был живым, и желательно, чтобы можно было очаровываться больше, чем разочаровываться.

Я прощаю абсолютно все всем, в том числе стараюсь себе тоже все простить.

На самом деле, человек — это химическое существо. Этот мир сожалений, угрызений и прочего очень химичен по своей природе.

Мы живем в такой культуре — и я, кстати, рад этому, — в которой молодость — очень важный элемент.

Смерть — это не конец. То, что будет потом, связано с тем, что происходит здесь. И чтобы было хорошо потом, надо делать хорошее сейчас, стараться, чтобы люди были добрыми. Не знаю, мне нравятся добрые люди.

Наш жизненный путь — людей в целом — достаточно непрост. И то, что в нас есть способность друг другу помогать, отзываться на переживания друг друга, — мне кажется, это прекрасно.

Я люблю старые дома и очень горюю, когда их бездумно разрушают.

Я не уверен в мире, в котором мы живем, поэтому я не только не сажал деревьев, у меня нет детей, и я никогда не хотел детей.

Мне давали много хороших советов. Я родился в СОВЕТской стране, это был мир тотального совета. Чем-то он был ужасен, чем-то — прекрасен, но в любом случае я этим миром сформирован и ни капельки не стыжусь.

Рекомендую всех государственных руководителей брать из аграриев. Стабильность системы связана с земледельческими практиками. Они заточены на созидание, в них во всех есть энергия торможения. Вот это очень важно в наше время, мне кажется. Все должно происходить более медленно, чем происходит сейчас.

Я то счастливый, то несчастный. Хотелось бы быть просто счастливым.